Современные разговоры о влиянии человека на экосистему и о политических перспективах, которые открываются перед обществом, редко ведутся в позитивном ключе. Человеческое состояние, будь то комплекс конкретных психофизических фаз-состояний, политические обстоятельства-состояния или моральный и символический капитал-состояние в современной экологической повестке, сегодня находится на грани истощения. Художники и социальные философы всё чаще обращаются к теме нечеловеческих агентов, переводя фокус внимания с человека на то, что находится за пределами и, потенциально, превосходит его. Принято говорить о неполноте и упрощённости картины мира, центрированной по человеку, а утопические идеи связывать с выходом за рамки его тела и за скобки его опыта.

«Человеческое состояние» — (human condition) кажется сегодня формулировкой прошлого. В русском языке это универсальное понятие, охватывающее и личный опыт, и глобальную повестку, не прижилось и всегда требовало контекстуальных пояснений. Недаром его переводили по-разному: удел человеческий, условия человеческого существования, человеческая обусловленность… В период своей популярности, в середине XX века, оно подразумевало деятельное и конструктивное понятие о личности, представление о ценностях, разделяемых коллективом, об открытости публичного мира, и было прочно связано с современной ей гуманистической парадигмой, в которой медиа наделялись статусом надёжного посредника. На картине Рене Магритта «Условия человеческого существования» («La сondition humaine», разные версии написаны в 1933, 1934, 1935 годах) рамка окна с идиллическим пейзажем заслоняется живописным полотном, в котором пейзажный вид продолжается, без искажений и швов перетекая из пространства внешнего мира в пространство комнаты. Такое представление о согласованности, гармонии внешнего мира и внутреннего мира человека, которая достигается через единство зрения, по наследству перешло из сюрреализма в классический документальный репортаж середины века. Произошло это, прежде всего, благодаря масштабной выставке «The Family of Man» (первый показ состоялся в МоМА в 1955 году), чья содержательная программа заключалась в отражении глобального “удела человеческого” («human condition»).

Документальную фотографию позиционировали как универсальный язык, не искажённый и не дискредитированный идеологией, а созерцательный модус взаимодействия с миром, который она диктовала, — как аналог политической сознательности.

Рассчитанная наивность, которая сегодня полностью утратила свою убедительность.
Сегодня отношение внешнего мира и внутреннего мира личности осмысляется как драма, глубокий раскол, узел противоречий. Фоторепортаж, долгое время мысливший себя через гуманистическую парадигму единства ценностей и тождественности внешнего и внутреннего, стремительно теряет позиции, ценность фотографии девальвируется, а понимание её природы, традиционно строившееся вокруг понятия «документальности», размывается. Тем не менее,

в эпоху пост-правды запрос на формы достоверного высказывания, на язык, который обеспечил бы прямое обращение к человеческому опыту в противовес запутанной риторике медиа, на тот опыт, который привёл бы нас друг к другу, показал, как быть вместе, сохраняет острую актуальность.

Несмотря на то, что вера в фотографическую правду всё больше осмысляется как устаревшая привычка наблюдателя, художники и фотографы не спешат объявлять потенциал «документального» исчерпанным. В чём состоит сегодня актуальность языка фотографии? Не уйдёт ли фотография в прошлое вместе с XX веком? Что может дать современному высказыванию выразительный язык реалистического фотоизображения? Какие формы она принимает в мире новых медиа?

Авторы, представленные на выставке, используют фотографию, чтобы передать свой опыт взаимодействия с человеческим, его нехваткой или преодолением — будь то состояние аффекта или откровение бессознательного, томление по целостности или чувство причастности. Так, Ксения Цыкунова, Никита Шохов и Илья Родин, обращаясь к канону фото-документалистики, используют язык новых медиа для того, чтобы придать новую остроту ощущению разлома между зрителем и героем, социальным конструктом и противоречивой личностью. Арнольд Вебер и Саша Чайка показывают, как человеческое растворяется в хаосе инстинктов и фетишстской чувственности. Таня Чайка и Ольга Воробьёва рассуждают о потенциальной возможности и о формах слияния с природой. Ксения Яблонская, Чапайкина и Смыр, и София Панкевич конструируют новый язык образов и метафор для выражения экстремальных психико-физиологических состояний. Алиса Горшенина, Вера Баркалова и Алиса Гиль реорганизуют съёмочный и творческий процесс как фольклорное действие, ритуал, групповой перформанс, возводящие зрителя к коллективному бессознательному или к лиминальной ситуации. София Татаринова и Иван Петрокович осмысляют фундаментальную обусловленность реальности взглядом наблюдателя как этическую дилемму. Наконец, Анастасия Млеко и Максим Иванов предлагают свои авторские варианты слияния оптики и психики, опосредованной нечеловеческим — техническим или природным — агентом.

Для каждого из авторов невозможность абсолютного сближения и познания Другого через взгляд разворачивается как драма, а фотография помогает одновременно выделить ценности целостности и коммуникации и подсветить проблему с их воплощением.

Как медиа фотография оказывается в нелёгком положении устаревшего языка для разговора о тех проблемах, которые лежат в основе её идентичности. Однако современные творческие практики позволяют переосмыслить документальность и гуманизм как метафору: фотография по-прежнему символизирует ту самую «форму самой реальности», которая оставляет свой след на нашем внутреннем мире, но избавляется от груза иллюзорной прозрачности репрезентации, которым её некогда наделило общество. Как медиа, придающее большую наглядность и специфическую чувственную тональность столкновению двух миров: вне и внутри человека, — она по-прежнему сохраняет свою актуальность и сегодня. Не менее важным оказывается мотив активного зрения, также генетически связанный с фотографией. В своём программном тексте «Vita activa» (в первой редакции 1958 года он носил название «Human condition») Ханна Арендт подчёркивает важность действия как основы человеческого сообщества. Сравнивая медиа-пространство с глобальным театром, зрелищем, гипнотизирующим и приводящим субъект в пассивное состояние, критики современного общества часто противопоставляют современные медиа, в том числе, фотографию реальной активности и мечтают о радикальном отказе от медиа в целом. Вместо утопии мира, не опосредованного медиальностью, современные авторы предлагают использовать культурный и дискурсивный багаж фотографии, чтобы обнаружить потенциал преодоления кризиса: в их работах фотография преодолевает свою созерцательность, отчуждённость от мира и становится тем поступком, который связывает людей друг с другом и освещает человеческое существование.